Преподаю язык Атлантиды
и хотя сама Латынина не пишет, на мой взгляд, для масс, тем не менее, ее суждения полны смысла, логики и простой аналитики. Интересно и поучительно
Умер Борис Стругацкий. Современная литература – она устроена очень странно. Есть некоторое количество людей, которые называют себя писателями, которые пишут книги, которых не хочется читать. Есть также некоторое количество профессиональных критиков, которые занимаются тем, что читают эти книги. Ну, вот, есть, знаете, узкоспециализированная категория людей, которая обслуживает буровые установки. От этих критиков мы узнаем, что это великая книга, приходится верить на слово, потому что прочесть нет ни времени, ни желания. Поскольку надо как-то объяснить причину, по которой читатель не читает великих книг, то нам говорят, что он их не читает, потому что он – быдло. Люди испортились, великих книг не читают, великого «кина» не смотрят и вот как все хорошо до тех пор, пока не приходят Братья Стругацкие. Или братья Вачовски, или Толкиен, или Джоан Роулинг и пишут, там, «Властелина колец» или «Пикник на обочине».
И тогда выясняется, что литература – это немного другое, что это ближайший родственник мифологии, что писатель – это человек, который создает вторичную знаковую систему, которая описывает мир, вторичный язык. И этот язык как и всякий велик ровно настолько, насколько им пользуются все. Писатель – это человек, который придумывает мир. И мы говорим «Плюшкин, Шейлок, Дон Румата, Маглы», - говорим мы. И тогда выясняется, что литературы не существует без сюжета и без характера героя, потому что сюжет – это один из уровней сложности текста, и что книга должна быть такая, как удобно читателю. Ну вот как стул должен быть удобен тому, кто на нем сидит. Ну, вот, нельзя производителю стульев прийти, устроить стул, который, скажем, без одной ножки (надо сидеть в напряжении, поддерживать себя рукой). А, вот, если стул не будет покупаться, то сказать «Ну, народ – это быдло, он не понимает моей гениальной концепции стула, у которого теперь вместо 4-х ножек, а я вот первый в мире одну из 4-х ножек убрал».
Тогда тоже выясняется, что большинство текстов мировой литературы, которыми мы восхищаемся, написаны именно для массового читателя. Вот, Софокл и Эврипид писали для массового читателя. Шекспир писал для массового читателя. Илиада написана для массового слушателя. То есть не написана – сочинена. И я вас уверяю, что Илиада – это блокбастер о том, как люди режут друг друга, о войне и о подвигах. И я вас, кстати, уверяю, что афинская толпа, которая изгнала Алкивиада, была ничуть не лучше той афинской толпы, которая сейчас жжет чучело Ангелы Меркель.
И что в истории мировой литературы бывали периоды, когда литература разделялась на массовую и элитарную. Например, в Греции времен второй софистики тоже была очень популярна идея, что литература должна быть элитарна. Был такой Аполлоний Родосский, который написал замечательную поэму «Аргонавтику». Думаю, что ее читало меньше людей, чем Илиаду.
Так вот книги братьев Стругацких – это литература, и ее для начала безумно интересно читать. Этот стул стоит на 4-х ножках – сюжет, герой, характер, смысл. И, вот, главное отличие литературы от науки в том, что она моделирует мир не на основе общих законов, а на основе басен. На каждую басню найдется противобасня, и, собственно, поэтому и является событие и сюжет важнейшей единицей текста в литературе, потому что всякое событие начинается одним набором условий, а кончается другим. В этом смысле такое же отличие литературы от журналистики, потому что хорошая статья – это ты ее прочел и понял, что хотел сказать автор. А если ты не понял, чего хотел сказать автор, это плохая статья.
А хорошая книга – это ты ее прочел и если ты точно понял, что хотел сказать автор, это очень плохая книга. Вот поэтому хорошей литературе необходим сюжет, потому что сюжет – это способ преодоления противоречий. Именно поэтому мы говорил «Орел наш Дон Рэба» и все понимают, о чем.
И, в общем-то, я думаю, что именно поэтому Братья Стругацкие, писавшие интересные книги, останутся в русской литературе, а очень много их элитарных, пренебрегающих читателем, сюжетом и героем современников из нее исчезнут.
Умер Борис Стругацкий. Современная литература – она устроена очень странно. Есть некоторое количество людей, которые называют себя писателями, которые пишут книги, которых не хочется читать. Есть также некоторое количество профессиональных критиков, которые занимаются тем, что читают эти книги. Ну, вот, есть, знаете, узкоспециализированная категория людей, которая обслуживает буровые установки. От этих критиков мы узнаем, что это великая книга, приходится верить на слово, потому что прочесть нет ни времени, ни желания. Поскольку надо как-то объяснить причину, по которой читатель не читает великих книг, то нам говорят, что он их не читает, потому что он – быдло. Люди испортились, великих книг не читают, великого «кина» не смотрят и вот как все хорошо до тех пор, пока не приходят Братья Стругацкие. Или братья Вачовски, или Толкиен, или Джоан Роулинг и пишут, там, «Властелина колец» или «Пикник на обочине».
И тогда выясняется, что литература – это немного другое, что это ближайший родственник мифологии, что писатель – это человек, который создает вторичную знаковую систему, которая описывает мир, вторичный язык. И этот язык как и всякий велик ровно настолько, насколько им пользуются все. Писатель – это человек, который придумывает мир. И мы говорим «Плюшкин, Шейлок, Дон Румата, Маглы», - говорим мы. И тогда выясняется, что литературы не существует без сюжета и без характера героя, потому что сюжет – это один из уровней сложности текста, и что книга должна быть такая, как удобно читателю. Ну вот как стул должен быть удобен тому, кто на нем сидит. Ну, вот, нельзя производителю стульев прийти, устроить стул, который, скажем, без одной ножки (надо сидеть в напряжении, поддерживать себя рукой). А, вот, если стул не будет покупаться, то сказать «Ну, народ – это быдло, он не понимает моей гениальной концепции стула, у которого теперь вместо 4-х ножек, а я вот первый в мире одну из 4-х ножек убрал».
Тогда тоже выясняется, что большинство текстов мировой литературы, которыми мы восхищаемся, написаны именно для массового читателя. Вот, Софокл и Эврипид писали для массового читателя. Шекспир писал для массового читателя. Илиада написана для массового слушателя. То есть не написана – сочинена. И я вас уверяю, что Илиада – это блокбастер о том, как люди режут друг друга, о войне и о подвигах. И я вас, кстати, уверяю, что афинская толпа, которая изгнала Алкивиада, была ничуть не лучше той афинской толпы, которая сейчас жжет чучело Ангелы Меркель.
И что в истории мировой литературы бывали периоды, когда литература разделялась на массовую и элитарную. Например, в Греции времен второй софистики тоже была очень популярна идея, что литература должна быть элитарна. Был такой Аполлоний Родосский, который написал замечательную поэму «Аргонавтику». Думаю, что ее читало меньше людей, чем Илиаду.
Так вот книги братьев Стругацких – это литература, и ее для начала безумно интересно читать. Этот стул стоит на 4-х ножках – сюжет, герой, характер, смысл. И, вот, главное отличие литературы от науки в том, что она моделирует мир не на основе общих законов, а на основе басен. На каждую басню найдется противобасня, и, собственно, поэтому и является событие и сюжет важнейшей единицей текста в литературе, потому что всякое событие начинается одним набором условий, а кончается другим. В этом смысле такое же отличие литературы от журналистики, потому что хорошая статья – это ты ее прочел и понял, что хотел сказать автор. А если ты не понял, чего хотел сказать автор, это плохая статья.
А хорошая книга – это ты ее прочел и если ты точно понял, что хотел сказать автор, это очень плохая книга. Вот поэтому хорошей литературе необходим сюжет, потому что сюжет – это способ преодоления противоречий. Именно поэтому мы говорил «Орел наш Дон Рэба» и все понимают, о чем.
И, в общем-то, я думаю, что именно поэтому Братья Стругацкие, писавшие интересные книги, останутся в русской литературе, а очень много их элитарных, пренебрегающих читателем, сюжетом и героем современников из нее исчезнут.